“I had a dream, which was not all a dream.”
У этого спектакля смутная предыстория — он не появился из сна, потому что не сохранилось даже стертого момента пробуждения. Он не был образом прошлого, потому что с ним не было связано никакого воспоминания. Не было ни книги, ни фильма, ни компьютерной игры, на которые можно было бы указать с уверенностью: «Это взято оттуда».
Он был как сама реальность — не имеющая единого корня, рассыпанная по всем направлениям и плотно закрывающая от нас изнанку мира. Он был воспоминанием о прошлом, настоящем и будущем одновременно.
В Земле появилось отверстие — идеально круглой формы. Под абсолютно точным прямым углом поверхность обрывалась в идеально круглый колодец. Но заглянуть в него было невозможно, потому что сама материя Земли, воздуха, людей и даже сил, придающих универсуму форму — гравитационных, электромагнитных, сильных, слабых — даже сама способность человека воспринимать окружающее и себя с каждым движением к колодцу менялась.
Это было похоже на шаговое напряжение при обрыве высоковольтной линии: мир в шаге от тебя не такой, как под ногами, и чувствовалось напряжение между этими точками — шагнешь, и смерть. Но в воспоминании с колодцем это была не сила, не энергия, не потенциал — менялось само пространство.
Все уменьшалось, распадалось на куски, куски — на кусочки, кусочки — на крошки, крошки — на песок, песок — на пыль — и все мельче и мельче, бесформеннее и бессвязнее. Мир возвращался к началу творения: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…». Универсум свертывался в исходную монаду. И все это было у меня на глазах.
Не было масштабных катастроф, столкновений галактик, ядерных взрывов и прочего. Было идеальное отверстие в Земле, и оно было у меня прямо перед глазами.
Этот спектакль и есть нестерпимое желание заглянуть в колодец — протиснуться как можно ближе к горизонту событий и не дать себя разорвать действующим там силам.
Человек появился на острие эволюционного конуса, когда природа живого уже могла себе позволить включить в свое отражение смерть. Случись это на стадии простейших — жизнь схлопнулась бы за одно поколение. Амеба вечна: следующее поколение — это на самом деле то же самое. Смерти нет. Посмертия нет. Нет смысла существования и места в Универсуме.
На человеке произошел фазовый переход. Он получил способность воспринять собственную смерть, и мозг большой развитой амебы стал стремительно преображаться — точнее, он мгновенно преобразился. Четыреста миллионов лет живые организмы отражали лишь то, что позволит им выжить, и потом вдруг в это зеркало попало что-то еще — как камень в окно: звон и осколки разлетаются навсегда.
Большая амеба бонусом к восприятию собственной смерти получает еще способность воспринимать себя самое — начинает делиться на поколения и воспринимать время. И за какие-то сорок тысяч лет клубок нейронов вспухает до неуправляемой вселенной, по сложности не уступающей внешнему миру.
Он настолько сложен, что вызывает к жизни немыслимые объекты — иррациональные, присутствие которых в мире невозможно установить прямо, но лишь по тени, которую они отбрасывают на все сущее. По возможности миру не быть.
The World was void,
The populous and the powerful was a lump,
Seasonless, herbless, treeless, manless, lifeless —
A lump of death — a chaos of hard clay.
Для того чтобы дать почувствовать этот мрак внешний — не сжимающий мир в кольцо, а окружающий каждую его точку, разделяющий его на части без формы и имени, — мы создали этот конструктор.
Он основан не на актерах, а на композиции, придающей им цельность; не на движениях, а на связях между движениями и на связях между связями. Вместо нарративного высказывания — цепочки материальных объектов, своего рода дедекиндовы сечения, сохраняющие материальность каждого своего члена и устремляющиеся в небытие и развоплощение.
Загнили без движенья корабли,
Заснув над бездной, мертвенно-бессильны,
Рассыпав мачты, растеряв рули.
Погибли облака во тьме растленной,
Застыли ветры в бездыханном сне,
И срок истёк бессмысленной Луне
В ненарушимой Темноте Вселенной.
У этого спектакля нет «содержания», потому что в фокусе его оптической системы находится трансцендентное понятие — НЕБЫТИЕ, соразмерное самому существованию человека.
Визуальный ряд превращается в путешествие — потенциально бесконечное, хотя открывающееся каждый раз своим конечным фрагментом. Так, взглянув на греческую букву π, занимающую так мало места на листе, мы знаем, что в ее записи скрыты с неизвестной целью не только все результаты человеческой мысли, но и само имя Бога.
Фото
